Тео Нолле. Заключенный № 507545

Февраль 1957 года. Монтрей, Парижская улица, дом номер 70. Узкий двор старого дома, окруженный высокими стенами, за которыми едва видно небо, напоминает место для прогулок в тюрьме. К этому печальному дому пристроена крутая темная лестница, ведущая на второй этаж. Она похожа на покривившуюся печную трубу, прислоненную к зданию; если бы не спасительные перила, здесь можно легко потерять равновесие и упасть. Мрачным узким коридором, в который выходят двери меблированных комнат, я подхожу к жилищу Тео Нолле. Все здесь свидетельствует об отчаянии.

Из-за старой двери с кое-как прилаженным замком раздается хриплый голос:

— Кто там?

— Журналист.

Несколько секунд ожидания. Звук шагов. Как будто жилец колеблется. Потом дверь приоткрывается.

Несмотря на то что я подробно рассказываю о себе, Тео не решается меня впустить. Прикрывая собой вход, он явно стесняется своей нищеты перед незнакомым человеком. Тем более журналистом. Нолле хорошо знает, что эти люди пишут обо всем, что видят, а часто и о том, чего не видят.
Мы разговариваем на пороге некоторое время, пока, наконец, он не приглашает меня войти.

Его жилище меня не удивляет, но оно поистине ужасно. Стены с пожелтевшими ободранными обоями, на них висят покрытые плесенью афиши; кровать, заваленная одеждой — спасением от холода; старая, закопченная маленькая плитка на табуретке; в кастрюльке варится рис — его единственная пища; холод и сырость... все внешние признаки крайней нищеты.

Проходит минута молчания, пока мы находим нужные слова. Но за эти минуты Тео поймет, что неизвестный посетитель пришел к нему как друг.

— Прошу извинения,— говорит он.

Продолжает стоять, нервно теребя руки. Мне больно видеть его растерянность.

Он неловко сдвигает в кучу тряпье на кровати, освобождая место.

— Садитесь.

В комнате не на что сесть, за исключением скамейки, заваленной какими-то вещами. Мы усаживаемся рядом, и Тео, уже не заставляя просить себя, начинает рассказ о своих несчастьях.

— Мой адрес вам дал мэтр Гримальди?

— Да.

— Спасибо за то, что пришли. Давно я не видел журналистов.

— Отец был каменщиком. Он много работал, так как в семье было пятнадцать детей. Не каждый день мать могла накормить эту ораву.

Нолле делает над собой усилие и продолжает. Глаза остаются сухими, хотя в голосе его слышатся слезы. История его жизни — сплошная цепь несчастий.

— Я ходил в школу с девяти до десяти с половиной лет. Когда исполнилось одиннадцать, отец взял меня с собой на работу помощником каменщика.

Тогда в Фор-де-Франсе много говорили о боксе, и у меня был кумир, которому я поклонялся,— Марсель Сердан.

Вместе с отцом мы работали у одного предпринимателя, господина Шарлеманя, который одновременно занимался организацией боксерских матчей. Поэтому я и потянулся к этому виду спорта. Можно сказать, судьба.

Дебютировал как любитель и всем понравился. Постепенно у меня появились болельщики. Господин Шарлемань привязался ко мне. Правда, он терял каменщика, но его больше интересовала моя карьера боксера. Улыбка тенью промелькнула по его лицу.

— Это был симпатичный человек. Во время каждого моего боя он заключал пари и выигранную сумму отдавал мне.

Бокс приносил заработок и призы, в которых, как вы понимаете, нуждалась семья.

Пришло время начинать профессиональную карьеру. Господин Шарлемань обсудил этот вопрос с отцом Тео. Решение стать профессионалом само собой приводило к поездке в метрополию.

Оно совпало с необходимостью отбывать воинскую повинность. Как мог Тео колебаться? Многообещающая карьера любителя, все более восторженные поклонники, среди которых — сам префект Мартиники.

— Префект был одним из самых горячих моих болельщиков. Он всегда поднимался на ринг, чтобы пожать мне руку. Иногда вместе с женой.

Многодетная семья надеялась, что Тео облегчит ее жизнь.

— Я очень хотел помочь братьям и сестрам.

И весной 1950 года он отправился в далекий путь в поисках богатства. Тео Нолле едет дорогой древних завоевателей Америки, только в обратном направлении.

— Префект помог мне с поездкой.

Очевидно, призыв Тео на военную службу во Франции позволил префекту "выхлопотать" боксеру билет через Атлантику.

— Перед отъездом префект пригласил меня в салон первого класса выпить шампанского.

Фор-де-Франс, Марсель, Париж — подопечный префекта и Шарлеманя едет по пути к славе. В Париже этот мотылек с Антильских островов, мечтающий собрать нектар с цветов бизнеса на боксе, оказывается очень одиноким; к тому же он слишком хрупок. Он так напоминает прибывающих во французскую столицу бретонских девушек, готовых на любую работу, имеющих лишь несколько адресов, чтобы наняться в прислуги.

Какая легкая добыча для торговцев иллюзиями и "покровителей" всякого рода!

Теодор Нолле — крепкий парень с Мартиники, все в нем дышит здоровьем и готовностью сразиться с жизненными трудностями. Но у него есть изъян, который может оказать ему плохую услугу: слабое зрение. Оно заслуживает иного обращения, нежели удары кулаками.

Во время медицинского осмотра 27 июня 1950 года врач констатирует: правый глаз в порядке, левый — две десятых зрения.

После окончания военной службы Тео Нолле ищет менеджера. У него есть адрес Жана Бретоннеля. Но "господин Жан" — человек осторожный. Он узнает о недостатке мартиниканца. Позже мы увидим, как Бретоннель использует этот дефект Нолле во время его встречи на ринге с боксером Бретоннеля — Совером Шиокка.

— У вас, юноша, слабое зрение, за ним надо следить, — говорит хозяин спортивного зала в Фобур Сен-Дени.

Риск, который Бретоннель не захотел взять на себя, не испугал менеджера из Монтрея Жана Тракселя. Так лимон из Мартиники нашел свой пресс.
В сентябре 1951 года Тео Нолле, надежда Антильских островов, подписывает с Жаном Тракселем контракт на пять лет в Ринг-Клубе Монтрея. Продолжение...